Набоков родился 22 апреля 1899 года в России. Образование начал в Тенишевском училище в Петербурге, где незадолго до этого учился Осип Мандельштам. Единое начало для двух гениев, но какова пропасть между судьбой одного и другого!

Потом поехал во Францию, а оттуда — в США, после чего поселился в Швейцарии, где и умер. Обширная география. Богатство, практически баснословное (одной прислуги в Петербурге семья насчитывала полсотни человек), сопоставимое со сказочным состоянием Тургеневых, владевших огромной частью страны; дворянские корни, европейская, помимо русской и татарской, кровь. Рафинированность, перфекционизм, изящество — внешнего вида, речи, слога, слова.

Набоков был изначально погружен в ту долю человеческого счастья, почти бездонную. Такое царство всеобщей гармонии и красоты, возможно, искусственной, способной породить нового Будду Гаутаму, принца из сказочного царства богатства и великих возможностей.

Такого искреннего и искрящегося счастья внутри отдельно взятой вселенной нет в биографии ни одного отечественного автора. У остальных непременно случались в детстве чарующие душу психиатра истории. Когда папа будущего гения в его младенчестве, положим, нещадно хлестал (приветствуем страдальца от гнета отца Чехова), у другого мамаша была деспотична и до отчаяния жестока (несчастный Тургенев, впоследствии любивший стервозных холодных теток), а третьего родители обменяли на фишки в казино (не было такого примера, это мы так, для красного словца).

У Набокова все было не так. Все его любили в детстве, обожали, все ему разрешалось, всего хотелось, и все моглось. Подобно сказочному царству, его мир не знал болезней, уродства, нищеты и прочих несчастий.

Выросши, простоты этой явно детской вседозволенности Набоков не утратил. Из яркости и многогранности сказочного детства растет многоярусность его гения, многопрофильность восприимчивости, да и живость синестета (в наследство от мамы) выходит отсюда же.

Но это в сказке он остался бы не ведающим печали ребенком в душе. Вседозволенность взрослого в случае Набокова выливается в потребительское коллекционирование — в данном случае бабочек. Почему?

Потому что изящны и прекрасны максимальной утонченностью. Рафинированность никуда не делась. Это эстетический снобизм, изысканно научное собирательство, и какая разница, что 4 тысячи бабочек проколоты и засушены и радуют или возмущают посетителей музея в Лозанне, куда вдова Набокова передала коллекцию.

Между прочим, примененная на них вседозволенность — тоже единственный в своем роде пример доступности шалостей мира. Другой бы на бабочках не остановился.

Набоков — синестет, но при этом в отношении к музыке тих и скучен, что, впрочем, естественно, ведь не может природа выдавать по два Леонардо в тысячелетье. В чем- то он просто обязан был «захромать». Для баланса.

Зато в математике он был силен. Откуда логичен переход к шахматам, а там, где шахматы, там скрупулезность. А она вкупе с тончайшим чувством прекрасного и с медицински выверенным снобизмом собирателя, коллекционера и знатока проявляет свою суть максимально и явно.

Набоков был энтомологом-самоучкой. Но внес весомый вклад в лепидоптерологию (посвященный чешуекрылым раздел энтомологии), открыв двадцать видов бабочек, написав восемнадцать научных статей. Куратор коллекции бабочек в Музее сравнительной зоологии Гарвардского университета. А еще, между прочим, в 1945 году на основании анализа гениталий бабочек-голубянок Набоков разработал новую классификацию для рода Polyommatus, довольно дерзко отличающуюся от общепризнанной. Набокова-энтомолога не воспринимали всерьез, лишь спустя десятилетия благодаря ДНК-экспертизе его правота оказалась доказанной. Не зря скрупулезничал.

Но вернемся к шахматам. От любимой им гармонии математики к шахматам путь близок и прост. Набоков был достаточно сильным практическим знатоком и игроком, и в этом качестве опубликовал ряд интересных шахматных задач.

Возвращаясь домой с поисков бабочек или из музеев, Набоков не снимал сюртука ученого, надевая халат писателя. Все эти ипостаси, как у каждого из нас, бродили в нем, в зависимости от обстоятельств вытесняя или выдвигая друг дружку.

Потому и любой роман Набокова напоминает китайский шар в шаре. Это постоянная череда головоломок и задач, загадок и лабиринтовых интеллектуальных упражнений. В иных романах шахматный мотив вообще становится сквозным. Помимо очевидной зависимости ткани «Защиты Лужина» от шахматной тематики, в «Подлинной жизни Себастьяна Найта» многие смыслы раскрываются, если правильно прочитать фамилии героев. Главный герой романа — Найт — конь на шахматной доске, рыцарь (от слова «Knight»), а Бишоп — слон.

Итак, синестет, энтомолог, литератор, переводчик. Сноб и дворянин, тончайший эстет и стилист, мастер экспериментов. Проводник между культурами, в которых сам он разделения не ощущал: билингва (по-русски с 1937 года написана лишь автобиографическая книга «Другие берега»). На английском языке первый роман — «Подлинная жизнь Себастьяна Найта»). Насколько легко он перемещается из страны в страну, из культуры в культуру, из языка в язык, настолько же ощутима тоска по родине, утраченной и очевидно никогда не способной быть обретенной.

Набоков воплощение синтеза — сегментов восприятия, творчества и науки, свободного перетекания из стиля в стиль, из мира в мир, из внутреннего во внешнее и наоборот. Границ перетекания вообще не видно, где ускользнуло, когда переплыло из одной стилистической реки в другую эстетическую область?

Нет алгоритма, этого не повторить, вот вам готовый и явный пример шедевральности отдельно взятого произведения и гения автора. Его романы — гений западного кинематографического экшена и глубины отечественного психологизма.

Набоков поэтизирует собственную прозу, творит новый миф, без конца пародирует, цитирует, обращается к самому себе, как к автору и источнику вдохновения, к другим авторам, и все это не ограничено ни пространством, ни временем, ни желаниями его. Отсюда и такие темы, к которым иной не приблизится и в страшном сне. Детские сказки для взрослых.

Набоков безжалостен и к своим героям, и к своим читателям, но какова любовь к чистому искусству, которая оборачивается в итоге всепрощающим благом по отношению к зримой авторской жестокости.

Литература Набокова — нескончаемый комментарий к самому себе, к своему принцевому прошлому, к несоответствию происходящего и с такой легкостью творимого в счастливом детстве. Начатом больше 120 лет назад и длящимся до сих пор — в его искусстве.

Автор: Юлия Милович-Шералиева